Величайший дар – это само дарение. Согласно традиции, говорится о трех видах даров. Есть дары нищенские, когда мы даем только одной рукой, все еще удерживая то, что даем. В дарах этого рода мы даем самое меньшее из того, что имеем, а потом нам еще хочется узнать, стоило ли давать вообще. Другой вид даров называется «дружеским» даром, когда мы даем от всего сердца. Мы берем то, что имеем, и делимся имеющимся, так как считаем это уместным. Это чистый дар. Затем есть вид дара, который называют «царственным». Он имеет место, когда мы даем лучшее из того, что имеем, даже если при этом для нас самих ничего не остается. Мы даем лучшее из того, что имеем, безотчетно и с добротой. Себя мы при этом считаем временными хранителями всего, что у нас есть, а в собственности нашей нет ничего. Здесь вообще нет дарения, здесь просто открытость, не мешающая предметам оставаться в потоке. Все эти виды дарений в нашей жизни бывали – и от нас, и нам. Все мы знаем, каково переживание, когда держишься за то, что отдаешь, то есть, когда даешь с привязанностью к особому ответу на дар: «Полюбят ли меня за то, что я поднес этот дар?» Мы привязаны к себе, как дарители, и это не очень благотворное дарение. Нам также случалось давать что то, когда мы чувствовали, что это будет только справедливо – отдать нечто в другие руки, просто отпустить вещь от нас туда. Такого рода дары осуществляются через людей, кого называют целителями. Они не держатся за отдаваемое – жизненная энергия движется прямо сквозь них. Нет того, кто исцеляет; просто происходит исцеление. Это вид «царственного» дара. В более общем смысле, когда мы становимся зрелыми, оказывается, что мы делимся честно, от всего сердца. Это – хорошее чувство. Оно приводит нас к особому роду дружбы, к особому роду любви, питающей наш рост. Дары могут сами по себе стать целой практикой. Возможно открыться для особого рода дарений, которые ничего не удерживают, которые позволяют нам отдать даже свой гнев, даже свой страх. Именно этот вид дарения мы вносим в практику, именно его культивируем, когда отдаем свое внимание дыханию. Отдача подобного рода поддерживает необъятность ума. Это просто освобожденность, непривязанность, которая ничего не требует для себя. Самый чудесный дар, который мы способны дать, – это мы сами. Освободиться от самих себя так, чтобы мы могли заново переживать то, что мы такое, каждое мгновенье, как если бы это было даром. Если мы сможем относиться ко всему, что приходит к нам, как к дару, как к виду благодати, тогда мы способны отдаться, не держась ни за что, легко освобождаясь. Мы отдаем ум, отдаем тело. Мы просто не мешаем всему этому исчезнуть в проходящем мимо потоке. Мы все это переживаем и все отдаем. Во время сиденья мы много раз делаемся нищими, мы не отдаемся. Мы удерживаемся, мы противимся некоторым состояниям ума, отдаваясь практике одной рукой и притягивая себя обратно другой. Мы постоянно выясняем, как мы действуем, измеряем то, что мы сейчас есть, оцениваем. Но когда мы пробуждаемся, мы все более и более начинаем отдавать себя. И когда мы постепенно больше отдаемся самим себе, мы естественно больше отдаемся и другим. Для нас существует особый способ пребывания с людьми, который облегчает нам и им возможность быть самими собой. Мы не делаемся кем то таким, кто побуждает их действовать по иному. Мы суть открытое пространство; мы не держимся ни за что, мы отдаем все. Будда говорил, что если бы люди могли действительно увидеть ценность дарения, они отдавали бы часть каждой своей еды. Дарение – настолько могущественное качество, что оно ослабляет связанность ума и впускает в темные углы больше света. Оно создает ту открытость ума, которая способствует освобожденности и возникновению мудрости. Когда мы делаем ум как можно более великодушным, это освобождает нас, делает более открытыми и доступными. И по мере того, как практика дарения медленно раскрывает нас, мы постепенно становимся способны отдаваться, освобождаться от всего, что препятствует прямому переживанию потока, от всего, что препятствует нашему пониманию.
